«Ромео и Джульетта» поставлен на сцене театра под руководством народного артиста России Вячеслава Спесивцева – большого друга и активиста Совета отцов города Москвы и многодетного папы. Зал полностью заполнен. О духовном воспитании детей и молодежи, о проблемах театра, почему люди приходят в театр, в чём современность Шекспира и чего ждать от репертуара в Год театра в России, расскажут Вячеслав и Семён   СПЕСИВЦЕВЫ – отец и сын.

Пока промозглый ветер подгонял толпу школьников к зданию театра, я сидела в гримёрке и слушала Семёна Спесивцева, актёра, педагога и молодого режиссёра. Удивительный человек. Задала ему вопрос — получила в ответ увлекательный рассказ. Одним словом, человек искусства, мыслящий образами и увлеченный своим делом. В гримёрке творческий беспорядок: книги, обрывки текста, велосипед, сценические атрибуты. Кто-то постоянно входит и выходит: покурить, поговорить, пожать руку. Однако это нисколько не отвлекает, а создаёт какой-то особенный рабоче-творческий хаос.

* * *

— Расскажите, пожалуйста, о сегодняшнем спектакле.

— Вячеслав Семёнович придумал интересную систему игры: «Ромео и Джульетта» делится на новеллы по дням. Четыре дня, четыре Ромео, четыре Джульетты. Каждый играет свою новеллу, как бы передавая эстафету. Символы этой эстафеты: медальон у Ромео и диадема у Джульетты. Это некий образ, который можно разгадать. Вячеслав Семёнович сознательно уходит от классического театра. Здесь Джульетте за тридцатник, а Ромео под сорок, и они изображают первую влюбленность. Ребята, которые сегодня играют, — это школьники и студенты.

— С чем интереснее работать — с классикой или новой драматургией?

— У нас всё просто. Мы сознательно выбираем классику, потому что наша целевая аудитория — это молодёжь. У нас даже есть такой проект — «Классика в классе», который помогает современному читателю, школьнику понять для себя, например, роман Толстого «Война и мир». В том возрасте, в котором подросткам предлагается прочитать это произведение, они до конца понять его не могут. Просто потому, что у них нет ещё жизненного опыта. Мы специально инсценируем эти произведения, чтобы ребята могли их визуально воспринимать, особенно пьесы. Пробуем приблизиться через музыку, пластику, декорации, современные костюмы, чтобы ребята поняли, что классика — это не что-то старое, в бабушкином сундуке на антресоли лежащее, а очень актуальные и современные вещи. Мы пытаемся сочетать две важные функции: образовательную и воспитательную. Сейчас часто театр толкуется как место для развлечений. Конечно, и развлекательная функция у театра есть, но наш театр всё же стоит на позициях полезности.

— Но ведь это задача не из простых.

— Современный зритель к театральной эстетике не приучен. Особенно молодёжь. Сцена требует от зрителя постоянного включения, умения фокусировать внимание, думать, сопереживать. Почему в театре, в отличие от кино, нельзя есть? Во-первых, конечно, этикет. Во-вторых, это попросту отвлекает.

Некогда наш театр назывался Московским экспериментальным, но я всё-таки несколько с опаской отношусь к экспериментам, потому что часто приходится видеть вещи, которые заставляют краснеть. Обычный неискушённый зритель, который попал в такой театр, может вынести совсем не то, что нужно.

— А как работаете вы?

— Наш театр пытается ставить в конце предложения не точку, не восклицательный знак, а многоточие: зритель уходит из зала и сам находит ответ на вопрос, поставленный на сцене. Это — та самая попытка скрестить понятия развлечения, воспитания и образования. Но авторскую идею мы всегда выдерживаем. Трактовка — это уже другое. У каждого человека — свой театр. Как в живописи. Кому-то нравится импрессионизм, кому-то академическая живопись, а кто-то обожает Дали. Главное, мы стараемся с молодёжью говорить на её языке, и помогают нам в этом наши студийцы.

— Вы в этом театре с 6 лет. Свою первую роль помните?

— Это был «Щелкунчик», мы изображали солдатиков на ёлке. Было страшно и сложно. Мы садились на ёлку ещё до прихода зрителей и ждали. Все затекало, шевелиться было нельзя. А первый мой выход со словами — «Хоббит». Я попадал на сцену, где был совершенно один. Мне нужно было прыгать с одной декорации на другую, которая изображала тело дракона. У меня тряслись ноги, руки, я заикался, обливался потом. В первый раз всё пролетело очень быстро для меня, я протараторил свой текст и ушёл. Но гораздо страшнее был второй выход, когда я уже знал, что мне предстоит. Меня даже посещала мысль: «Ну, не выйду я. Ну что мне Вячеслав Семёнович сделает? Ну, надаёт мне ремня. Ну, ничего. Но я туда не хочу» (смеётся). Но я себя пересилил, вышел, и с тех пор актёрская работа в какой-то степени — это преодоление своих комплексов.

— Как вы создаёте образ, который вам предстоит сыграть?

— Во-первых, когда режиссер даёт какую-то роль, он отталкивается от способностей артиста, от того, что ему подходит. Когда получаешь роль, ищешь, прежде всего, какие-то параллели с собой или, наоборот, вещи, которые не совпадают с тобой. Начинаешь себя приближать к своему персонажу через репетиции, через попытку понять логику этого человека: как он существует, что он хочет, его задачи, его мотивации. Другой вопрос: моя актёрская трактовка должна совпасть с трактовкой режиссёрской, поэтому, сколько на свете Гамлетов было сыграно разными артистами, столько разных Гамлетов получилось. Каждый имеет право на существование.

— Это сродни надеванию маски: можно её надеть набекрень, она может не подходить к твоему лицу, а можно сделать, что она так плотно, чётко ляжет на твоё актёрское лицо, на твою психофизику, что во время игры зритель будет уверен: да, да, это тот самый персонаж. Примером таких удачных работ служит огромное количество зрителей, которые влюбляются в героев: девчонки — в Ромео, ребята — в Джульетт. Думают, какие потрясающие. Потом они встречают этих артистов в жизни, а это совершенно обычные люди. Но в момент игры они так вживаются в этот образ, что кажутся какими-то такими очень одухотворёнными, волшебными.

— У вас в театре очень много детских спектаклей. Как найти подход к юной аудитории?

— С детьми нужно пытаться найти общий язык (улыбается). Они открыты, они просты, они естественны. Они верят в чудо, и поэтому чудо должно быть на сцене. А самое большое чудо — это когда артист распахнут для зрителей. Детские спектакли — это та сфера, где зло может быть откровенно злым, а добро — добрым. Есть хорошая фраза: «Где просто, там ангелов сосны. А где мудрено, там ни одного». Для детского спектакля эта формула работает 100 процентов. Тут всё должно быть просто, понятно, чтобы ребёнок разобрался. А показать это можно по-разному. В «Белоснежке» мы, например, декорацию разрисовываем акварелью через проектор на глазах у нашего маленького зрителя. Все дети любят раскраску, они моментально понимают эту игру. Есть спектакль, где мы просим зрителей выйти на сцену, как в «Девочке со спичками», чтобы оживить нашу девочку в конце. Мы пытаемся задействовать зрителя. Здесь нет классической четвёртой стены, которая отделяет нас от зрителя. Мы развернуты друг к другу, готовы к диалогу.

У нас нет задачи ломать стереотипы, мы просто рассказываем истории по-разному. Главное, чтобы не скучно. Театр — это прежде всего радость. Даже если это трагедия, то это катарсис. Очищение такое. И маленькие детки к этому приходят по-своему.

— Над чем сейчас работаете?

— Сейчас я ставлю «451 градус по Фаренгейту». Это будет история в стиле альтернативного рока. Будем брать за основу комиксы как часть субкультуры, будем брать современный рок, что очень грамотно вписывается в идею автора. Попробуем поговорить о ценностях человеческих: знаниях, их сохранении, сохранении языка, самобытности человеческих отношений. Произведение вообще потрясающее. Очень важно было сохранить язык автора в процессе работы. Получилось интересно. Зрителям должно понравиться.

* * *

По пути к зрительному залу мы столкнулись с главным режиссёром Вячеславом Семёновичем Спесивцевым, который согласился ответить на главный вопрос этого вечера:

— С какой целью режиссёры осовременивают классику? Почему на «Ромео и Джульетту» идут до сих пор?

— Нет вообще театра несовременного. Несовременный театр — это гибель его. Что такое вообще современный/несовременный? Вот классика. Все говорят: это вечное! Классика потому и современна, что имеет возможность сегодняшнему зрителю из другого времени ответить на вопрос, который публика сегодняшняя ставит. Куда ни прилетишь — от Германии до Австралии, — везде идёт Чехов. Казалось бы, ну зачем немцам, австралийцам «Дядя Ваня»? А вы прочтите последний монолог Сони, которым заканчивается пьеса. И вам станет ясно, что это современнейшая пьеса.

— Я всегда удивляюсь, зачем зритель идёт на известнейшую пьесу, которая написана 5 веков назад, и все знают, чем заканчивается. Зачем они идут это смотреть? Они смотрят про себя, а не про 500-летнюю давность. В этом вся штука. Они себя ставят на место этих влюблённых: любили ли они? встретили ли они любовь? что такое для них любовь? И так далее. Переиначивая якобы текст, переиначивая якобы смысл, мы задаём сегодняшний вопрос на вчерашний ответ. К тому же, спектакль заканчивается своего рода притчей:

«Где вы, непримиримые враги,

И спор ваш, Капулетти и Монтекки?

Какой для ненавистников урок,

Что небо убивает вас любовью?»

Хотя что есть Бог? Бог есть любовь. А здесь небо убивает любовью молодых людей.

Ведь Шекспир не просто был хорошим драматургом. Он был социально необходимым драматургом. С чего бы он вдруг взял и написал «Ромео и Джульетту»? Алая Роза воевала с Белой Розой. Смертей — кошмар! Эта война была кровопролитной! И чтобы показать, какая она кровопролитная и как жутко это всё происходило, он взял мальчика и девочку и убил их. И это стало страшнее, чем все жертвы Алой и Белой Розы, потому что это про людей, которые живут и умирают.

Поначалу же всё идёт легко: «Мы — Монтекки, мы — Капулетти». Деритесь! Это превращается в человеческую духовную бойню. Даже не физическую. Они же не слышат, не видят, не любят. Поэтому они не заметили и пропустили, как полюбили дети их. Вот в чём современность. Когда молодёжь играет старика Шекспира, отвечая на современный вопрос, — это и есть наш театр.

* * *

До спектакля оставалось несколько минут. Я шмыгнула в зал, позорно пряча за пазухой красное пальто, которое так и не успела сдать в гардероб. Зал заполнился, но свет не погас. На сцену вышел Вячеслав Спесивцев и стал разговаривать со зрителями: шутит, ждёт, когда зайдут последние опоздавшие, приглашает в бесплатную студию актёрского мастерства. С улыбкой на лице мы начинаем спектакль. Именно мы, все вместе.

В интервью была фраза о том, что зрители приходят в поиске чувства. Это действительно так. Кто моложе, влюбляется в актёров, кто старше, вспоминает свои юные годы. Я, пребывая в пограничном состоянии, умудрилась и в актёров влюбиться, и школьные годы вспомнить.

Ребята сыграли на уровне взрослых актёров: были здесь и эмоции, и трюки, и все задумки были исполнены. С лёгкостью переносишься в свои 14, когда была влюблена в голубоглазого мальчика, похожего на иллюстрацию к «Маленькому принцу».

Полина ОСТРИЖНАЯ.